Оливия вздрогнула, словно проснувшись. Господи, слава Богу, что он не может читать ее мысли! Девушка настолько смутилась, что не сразу услышала вопрос Доминика:

– Скажите, Оливия, ваша сестра слепа от рождения?

– Нет, – грустно покачала головой Оливия, – она ослепла только недавно... всего год с небольшим.

– Год с небольшим? Но ведь это значит, что когда ваш отец... Подождите-ка, Оливия, кажется, вы говорили, что тогда она упала с лошади и сильно ударилась головой?

– Да. И я почти уверена, что в этом-то все дело. – Глаза Оливии потемнели.

– Именно поэтому вы и боитесь лошадей?

– Нет, – наконец ответила она со вздохом, и острая боль пронзила ее сердце. – В общем-то я их никогда не любила. А вот моя мама была всегда без ума от лошадей. Она их просто обожала, так что в один прекрасный день папа подарил ей кобылу, кстати, довольно немолодую. Ее назвали Бонни. Мне тогда едва исполнилось двенадцать. Как-то раз мама решила доказать мне, что в лошадях нет ничего страшного, и посадила меня в седло перед собой. А под седлом, само собой, была старушка Бонни. – Оливия слабо улыбнулась, но в глазах ее была печаль. – Мама пустила ее легким галопом вдоль поля. Все шло отлично. Я понемногу убедила себя, что мама была права, и в конце концов мне даже понравилось. И вдруг... Бонни встала как вкопанная. Может быть, что-то напугало ее. Мы так никогда этого и не узнали.

– И что же случилось? – Глаза Доминика были прикованы к ее лицу.

– Я, разумеется, свалилась на землю, – тяжело вздохнув, продолжила Оливия. – Испугалась до смерти, но отделалась несколькими синяками, только и всего. А мама перелетела через голову Бонни...

– Она сильно пострадала? – нахмурился Доминик.

– Она была мертва, – очень тихо произнесла Оливия. – Мама сломала шею.

Так вот почему она так боялась... Доминик не мог винить ее... ни в коем случае. Бедная девочка, значит, ей пришлось пережить не только убийство отца, но и трагическую, нелепую смерть матери! Как только судьба... или Бог... могут быть так жестоки к одним, осыпая милостями других.

Ответа у него не было. Доминик украдкой покосился на нее. Оливия казалась спокойной, но под этим спокойствием он угадывал неутихающую боль утраты, преследовавшую ее до сих пор. Внезапно его осенило: она потеряла мать в том же возрасте, что и он... Правда, Маделейн тогда еще оставалась жива, но ушла из его жизни навсегда...

Судьба. Та же судьба, что теперь свела их обоих. Он был совершенно уверен в этом.

– Мне очень жаль, – пробормотал он, не зная, что сказать. Оливия чуть заметно склонила голову, но промолчала.

Они еще долго молча ехали по равнине. Вечернее солнце щедро заливало золотом гряду невысоких холмов, встававших на западе у самого горизонта.

– А вы знали этих цыган... из табора, прежде чем они приехали сюда? – нарушила наконец молчание Оливия.

– Нет, – отозвался Доминик. – Правда, как-то раз я разговорился с Николасом, их вожаком, и он сказал, что когда-то, давным-давно, знал мою мать и еще кое-кого из тех цыган.

– Где же табор? – с беспокойством спросила Оливия.

– Уже недалеко, – успокоил ее Доминик. – Цыгане никогда не останавливаются далеко от лугов, им нужны пастбища для лошадей. Они стараются ставить шатры вблизи воды – около реки или хотя бы ручья, но неподалеку от города или деревни: ведь они зарабатывают на жизнь тем, что лудят котлы и сковородки и торгуют лошадьми. Обычно они становятся табором вдали от проезжих дорог и не особенно любят открытые места. Предпочитают ночевать не на виду у людей, чтобы не мозолить глаза местным жителям, особенно властям.

Или чтобы иметь возможность вовремя ускользнуть от властей, подумала Оливия. И тут же виновато потупилась, будто он мог прочитать ее мысли.

Видя, что девушка упорно молчит, Доминик покосился в ее сторону.

– Вам не приходило в голову, что я для вас более опасен, чем какие-то цыгане? – добродушно спросил он. – И в самом деле, молоденькой невинной девушке вряд ли пристало в такой час находиться наедине с мужчиной. Тем более если он опасный человек.

– Меня трудно назвать молоденькой девушкой, – строптиво возразила Оливия.

– Пусть так. Но ведь вы невинны, не так ли?

– А вот это, сэр, вас совершенно не касается! – вспыхнув, бросила она.

– Называйте меня Домиником, – попросил он, тяжело вздохнув.

– Не могу.

– Почему? – быстро спросил он.

– Это неправильно.

– А вы всегда делаете только то, что правильно, Оливия Шервуд? Ну конечно, как же я мог забыть: вы ведь дочка священника!

Только мягкий насмешливый тон Доминика, в котором не было ничего обидного, заставил Оливию безропотно проглотить его слова.

– А как насчет вас, милорд? Я недавно слышала, как вы рассказывали деревенской ребятне, что цыгане – свободный, вольнолюбивый народ, над которым никто не властен, – напомнила Оливия. – И вы тоже такой, сэр?

Улыбка сбежала с лица Доминика. В глазах его неожиданно мелькнула грусть. Он долго молчал, прежде чем ответить:

– Я ведь уже больше не цыган... И одним из вас я тоже не стал...

Слова его прозвучали загадочно. Оливия не совсем поняла, что он имеет в виду. Но ей вдруг захотелось еще хотя бы раз увидеть, как он улыбается!

– Ах, – беспечно проговорила она, – неужели вы опасны?

Опасен ли он? Нет, уныло подумал Доминик. Это Оливия... это она опасна... не девушка, а женщина, восхитительная, прекрасная женщина, при одном только взгляде на которую крозь начинала бешено кипеть в его венах, а в душе просыпались безумные страсти. Он украдкой окинул ее взглядом. Нежные губы напомнили Доминику прелестную полураспустившуюся розу, еще осыпанную серебристыми каплями утренней росы. Глаза Оливии были зеленее весенней травы на лесной поляне. Доминик знал, что ему достаточно протянуть руку и коснуться ее щеки, чтобы почувствовать, как нежна ее кожа – словно прогретый солнцем атлас. Взгляд его украдкой скользнул вниз, туда, где чуть заметно вздымалась молодая упругая грудь, туго натянувшая тонкую ткань платья. И хотя Оливия была тоненькой и изящной, тело ее напоминало восхитительный зрелый плод. Полузакрыв глаза, Доминик представил, как накроет рукой ее грудь и она заполнит его ладонь. Он принялся гадать, какие у нее соски – розовые или нежно-коричневатые, крохотные или большие, кокетливо торчащие вверх или...

Доминик боялся потерять самообладание. Мысли, мелькавшие у него в голове, горячечные видения, встававшие перед его внутренним взором, мучили его. Слава Богу, Оливия, кажется, совершенно не подозревала о том, какое направление приняли его мысли. Может, это и к лучшему, угрюмо подумал Доминик. Он сознавал, что игра его воображения пронзила бы до глубины ее невинное сердце.

Коляска въехала на вершину невысокого холма, и они увидели цыганский табор. Несколько ярких шатров раскинулись в неглубокой лощине, уютно устроившись под прикрытием леса.

Оливия заметила их почти одновременно с Домиником. И сразу же ощутила, как тело ее наливается свинцовым страхом.

Доминик натянул вожжи. Будто почувствовав ее состояние, он негромко сказал:

– Не надо бояться, Оливия. – Голос его звучал мягко, успокоительно. – Тут совсем другой мир, и вы должны это понять. Не враждебный... просто другой. Постарайтесь запомнить.

Понимая, что сейчас уже поздно отказываться, Оливия глубоко вздохнула и молча кивнула в ответ.

Столб дыма поднимался от костра. Сразу за костром стояло несколько расписанных фургонов: ярко-зеленые с желтым, багрово-красные с золотом. Тут и там между ними раскинулись шатры. Увидев гостей, от костра отошли двое и неторопливо двинулись им навстречу. По дороге к ним присоединились еще несколько человек. Один из них, немолодой кряжистый мужчина с огромным животом, узнав Доминика, что-то приветственно крикнул и поднял вверх руку.

Доминик легко спрыгнул на землю. Потом подошел к цыгану, они обнялись, и тот хлопнул Доминика по плечу. Оливия услышала, как цыган, окинув ее взглядом, что-то спросил по-своему. Доминик, кивнув, ответил на том же языке. Он повернулся к Оливии. Взгляды их встретились, и она с удивлением заметила, что в его глазах мерцает насмешливый огонек. Потом, не сказав ни слова, Доминик подошел к ней.