Без единого слова она опустилась на колени между его ног.

Холодные кончики ее пальцев погладили ему грудь, потом опустились ниже, к плоскому животу.

Одну за другой она медленно расстегнула застежки его бриджей.

Его напрягшаяся плоть, будто живое существо, выпрыгнула ей в ладонь. Оливия невольно вздрогнула, она не ожидала, что та будет такой обжигающе горячей и твердой.

Голова ее склонилась ниже. Нежные пальцы ласкали его бедра. Все было так, как он когда-то мечтал. И вот она, затаив дыхание, осторожно коснулась его восставшей плоти.

– Оливия... – У него перехватило дыхание. Доминик задыхался. Ему казалось, еще мгновение – и сердце не выдержит. – Любовь моя, что ты делаешь?

Откинув голову, Оливия взглянула ему в глаза. Как он говорил: чопорная и благопристойная? Что ж, сейчас она покажет ему, какая она. На губах ее появилась коварная улыбка.

– Собираюсь показать тебе, что такое рай.

И Бог свидетель, ей это удалось! Оливия коснулась его плоти самым кончиком языка, скользнула ниже, заставляя Доминика сгорать на медленном огне и посылая по его телу тысячи восхитительных молний. Она словно возвращала ему то наслаждение, каким прежде он одаривал ее. Полузакрыв глаза, Оливия будто пробовала его на вкус, покусывая и посасывая его плоть, словно не замечая, что все тело Доминика сотрясает дрожь.

Сейчас он не мог бы остановить ее, даже если бы захотел. Мускулы его живота окаменели. Все чувства слились в агонию экстаза. Доминик чувствовал себя беспомощной щепкой, уносимой вдаль могучим ураганом. Руки его зарылись в ее волосы.

– Прекрати, – прохрипел он. – Оливия, слышишь? Перестань, я больше не могу!

Схватив ее за плечи, он поднял Оливию с колен. Глаза Оливии сверкали торжеством: она нисколько не сомневалась, что доставила Доминику безумное наслаждение.

– Ты по-прежнему убежден, что я чопорная и благопристойная? – хихикнула она.

– Нет! – со стоном выкрикнул он. – Ты ведьма!

Сорвав, с себя остатки одежды, он перекатился на спину и, обхватив ладонями ее тонкую талию, высоко поднял Оливию над собой. Осторожно опустив вниз, он насадил ее на горделиво вздымавшееся копье, погрузившееся в ее шелковистую глубину.

Ахнув от неожиданности и наслаждения, Оливия ощутила, как Доминик заполнил ее до отказа. Его твердая плоть напряженно пульсировала глубоко внутри ее. Склонив голову так, что копна ее густых волос окутала их обоих шелковистым покрывалом, Оливия заглянула в его затуманенные глаза.

– Я... я мечтала об этом, – задыхающимся голосом призналась она. – Только не знала, возможно ли это!

– В страсти возможно многое, любимая. – С губ Доминика сорвался низкий, чувственный смех. – Я буду счастлив научить тебя искусству наслаждения. – Голос его был завораживающе властным и в то же время нежным.

И наступила тишина, прерываемая только чуть слышным шепотом и стонами.

Прошло немало времени, прежде чем стих накал обжигающей страсти. Мир и покой снизошли в их души. Устало откинувшись на подушку, Доминик лениво приподнял золотисто-русую прядь и шутливо потянул за нее.

Оливия не сводила с него глаз. Потом протянула руку и кончиком пальца обвела красивую линию его рта.

– О чем ты думаешь? – шепотом спросила она. Он лукаво улыбнулся:

– Вспоминаю, что однажды сказал тебе.

– И что же это?

– Что я сам не знаю, кто я: цыган, который не нашел свою дорогу в жизни...

– ... Или гаджо, – тихо закончила она. – Я помню. Только я думаю, что ты ни тот и ни другой. Ты был человеком, который потерял свою дорогу.

– Хочешь, открою тебе маленькую тайну? – лукаво прищурился он после недолгого молчания.

– Конечно.

Он прижался лбом к ее плечу.

– Теперь я нашел ее, – прошептал Доминик.

Оливия почувствовала, как заколотилось ее сердце.

– Да?

– Да, любовь моя, потому что я знаю, где моя дорога.

– А-а, – растерянно протянула она. – И где же она?

Обняв ее еще крепче, он шепнул в полураскрытые губы:

– Там, где ты!

Эпилог

Минул год с того дня, как они стали мужем и женой.

Оливия до сих пор с наслаждением вспоминала тот день, когда обвенчалась с Домиником. Было тепло, на небе ослепительно сияло солнце. Доминик склонялся к тому, чтобы скромно обвенчаться в Рэвенвуде, но Оливия воспротивилась. Она и представить себе не могла, что пойдет к алтарю не в прелестной крохотной церквушке Стоунбриджа.

– Оливия, – предупредил ее Доминик, – знаю, что в деревне тебя любят, но сейчас ты не просто выходишь замуж, ты становишься женой изгоя, любовь моя. Женой цыгана. Не все одобрят это. Я не хочу, чтобы тебе причинили боль.

– Ну, так пусть это будет их потеря, а не наша, – настаивала Оливия. – Я люблю тебя, Доминик Сент-Брайд, и не намерена стыдиться ни тебя, ни своей любви.

Их обвенчали в деревенской церкви. Обряд совершил преподобный Холден. Маленькая церковь была усыпана цветами, наполнявшими воздух нежным благоуханием.

Страхи, терзавшие Доминика, оказались напрасными.

Хоры старенькой церкви были забиты любопытными так, что грозили обвалиться. В церкви было не протолкнуться. Все местные жители явились полюбоваться на свадьбу. Кроме одного человека...

Не было Уильяма Данспорта.

Он уехал в Лондон неделей раньше. Возникли срочные дела – так по крайней мере объяснила его матушка. Итак, ничто не омрачало их безоблачного счастья, даже воспоминания о прошлом. Даже Роберт Гилмор больше не мог потревожить их покой. Он умер от апоплексического удара на другой день после того, как был схвачен и оказался за решеткой.

Неясный булькающий звук у груди заставил Оливию вернуться к реальности. Ее крохотный сын, похоже, насытился. Юный Тревор Майкл Сент-Брайд улыбнулся беззубым ртом и помахал в воздухе крохотным кулачком.

Запахнув платье, Оливия поднесла малыша к окну. Люцифер крутился у нее под ногами. Держа сына на руках, она смотрела вдаль, туда, где вечерние пурпурные облака уже потихоньку затягивали небо над горизонтом. Улыбнувшись, Оливия указала в сторону небольшого кирпичного домика, укрывшегося в тени березовой рощицы.

– Посмотри-ка туда, Тревор. Там дом, где живут твои дядя Андре и тетя Эмили. Знаешь, этот дом построил для них твой отец. Это его свадебный подарок. Он такой благородный и великодушный – настоящий джентльмен.

Тревор таращил на нее глазенки с таким видом, будто понимал все до единого слова. Глаза малыша уже сейчас были такими же ярко-синими, как у отца, а волосы, хоть и темнее, чем у матери, все же были не настолько черны, как у Доминика. Тревор был очаровательным ребенком, может быть, только излишне своенравным, когда приходило время укладывать его спать.

– А тебе известно, что очень скоро у тебя появится кузен или кузина? Да-да, Тревор, твоя тетя Эмили может родить со дня на день.

На губах Тревора вздулся молочный пузырь. Малыш сморщился, когда он с громким треском лопнул, но не заплакал. Оливия нежно рассмеялась.

– А вон там сейчас твой отец помогает дяде Андре принять жеребенка у Джиневры, хотя, откровенно говоря, не знаю, чем он может помочь. Во всяком случае, когда родился ты, особой пользы от него не было: вся эта адская работа выпала на мою долю. Но самое странное, что к тому времени как ты наконец появился на свет, твой отец был серо-зеленым, словно привидение. Будто это не я рожала, а он!

– Ага, так вот что ты обо мне думаешь на самом деле! – промурлыкал у, нее над ухом знакомый голос. Пара сильных рук обхватила ее за талию, обняв вместе с матерью и ребенка. – Боюсь, придется поискать другую жену. Такую, которая будет от меня без ума.

– Даже и не мечтай, – хмыкнула она, уютно устраиваясь в его объятиях. – Не то и я пущусь на поиски другого мужа!

– Да? Что ж, похоже, тогда придется подумать о том, как доставить вам удовольствие. Чем могу служить вам, графиня?

Оливия молча подняла к нему лицо. И Доминик, забыв обо всем, припал к ее губам, упиваясь их сладостью, пока его сын громким протестующим воплем не напомнил родителям о своем присутствии.